– Не думаю, – честно сказал он. – Но придется.
С этими словами он отвернулся, чтобы спрятать свое побледневшее лицо, и решительно направился к дереву. Одобрительной усмешки Аннехары он не увидел.
Ни тогда, ни потом Орвье так и не понял, как ему удалось долезть до вершины и спуститься и при этом не сверзиться. Лезть на дерево в подбитых мехом перчатках оказалось очень трудно – а голыми руками хвататься за обжигающие холодом обледенелые ветви ничуть не легче. А там, на вершине, где ветер так и налетает на тебя, словно охотничий пес, и лижет щеки своим мокрым ледяным языком, и вертится весело, и метет белым снежным хвостом то и дело прямо в глаза, мешая разглядеть хоть чтонибудь… Орвье едва не отчаялся, когда ему наконецто удалось различить в сумраке лиловосерый палец дыма, протянутый к темнеющему небу.
– Видел? – коротко спросил Аннехара, когда Орвье, порядком заснеженный и слегка ободранный, задыхаясь, едва не кубарем скатился с нижней ветки.
Орвье кивнул.
– Он там, – так же коротко бросил он, стараясь отдышаться, и указал рукой.
Орвье от души надеялся, что Аннехара не станет спрашивать, верно ли он запомнил направление. Верно – и очень старательно. Ему ну никак не улыбалось заново лезть на дерево, обнаружив, что они снова сбились с пути.
Аннехара и не спросил.
– Далеко?
– Не очень, – помотал головой Орвье. – Думаю, не больше часа – это если пешком. Верхом, наверное, быстрее.
– Не знаю, – хмыкнул Аннехара. – То ли дело – степь. А в этих ваших лесах иной раз выходит пешком не больше часа, а верхом не меньше дня.
Впрочем, тревожился он напрасно. И направление Орвье запомнил правильно, и дорога не преподнесла ни болотца, покрытого тонкой коркой некрепкого еще льда, ни бурелома непролазного. А как только в воздухе явственно послышался легкий запах дыма, и Орвье убедился, что желанная цель наконецто близка, Аннехара мигом покинул седло и молча, одним лишь движением руки велел Орвье последовать его примеру.
Это, надо полагать, и есть домик, мелькнуло невпопад в мыслях у Орвье. Охотничий. Мда. То ли риэрнская фрейлина и вовсе ничего не смыслит, то ли придворное воспитание ее одолело. Уж на что сам Орвье человек неискушенный в лесной премудрости, но даже и ему ясно видно: никакой это не охотничий домик. Это дом лесника – точьвточь как Эттрейг рассказывал, у них в Эттарме этого добра полнымполно. Не дальняя заимка, куда лесник наведывается от силы тричетыре раза в году, а вот именно что дом. Добротное, хорошо обустроенное хозяйство. Небольшой, но зато долговекий дом из крепких бревен, амбар… а вот и хлев, где, небось, не одна коровенка помыкивает… и высокий плотный тын – чтобы зверье лесное не разорило всю эту хозяйственную благодать. Однако Орвье и в голову не пришло, что они с аргином выбрели к жилью лесника по ошибке. Какая уж тут ошибка, если за оградой самый что ни на есть настоящий часовой мается! И ведь давно мается, бедолага – весь снег возле ворот вприпрыжку истоптал, а носом шмыгает так, что издали слыхать. Молодой еще совсем… ну правильно, кого ж еще выставят из домашнего тепла на первую зимнюю стынь хваткие опытные наемники – неужто сами пойдут? Теперь Орвье не сомневался, что дело они имеют с наемниками. Это у них так обиход ведется: взвалить все, что не по нраву, на самого безответного. Это рядом с беззащитным простым людом такой парень может щеки надувать – а рядом со своими ушлыми и тертыми подельниками никакой он не орел, а курица мокрая… и обращаться с ним будут соответственно… до тех пор, покуда не заматереет да не начнет сам новичков сапогом в шею пихать… фу, погань.
Часовой вновь запритаптывал и зашмыгал носом. Ничего не поделаешь, ночь выдалась холодная, снежная. Это хорошо, что холодная и снежная. Аннехара прав. Сумерки сгинули, словно их и не было, ночь кругом непролазная – нипочем бы они не разглядели часового в безлунной тьме, когда б не снег. А сейчас, на белом снегу, и того света довольно, что брезжит из окна – вот он, часовой, весь как на ладони, до последней черточки виден, хоть серьгу ему в красный от холода нос вдевай! И главное, деться ему некуда. Хорошо стоит.
Орвье с улыбкой обернулся к Аннехаре.
– Плохо стоит, – одними губами молвил степняк. – Лицом к нам. Аркан отсюда не бросить, далеко. А если я выбегу, он может успеть увидеть и крикнуть.
Верно. Все верно – не мертвым им часовой нужен, а живым. И без шума. Если этот парень хоть пикнуть успеет… о да, Аннехара бросает аркан со сказочной быстротой и точностью – но даже и он может ошибиться… может – и знает это… и не стесняется признаться… и правильно, между прочим, делает – там, где от малейшей мелочи зависит слишком многое, похвальбе не место… похвальбе ?
Орвье задумчиво провел пальцем по подбородку. Кожа перчатки была чуть влажной и холодной. Да… похвальба – это… это может их выручить, если правильно за дело взяться.
Он быстро сбросил на снег перевязь с мечом. После небольшого промедления за перевязью последовал широкий нож, выданный Орвье Аннехарой. Вот теперь пора.
– Приготовься, – так же беззвучно произнес Орвье, преувеличенно двигая губами – гораздо сильнее, чем Аннехара. – Когда он встанет к тебе спиной, действуй.
Аннехара метнул на него странный взгляд – не то веселый, не то вопросительный – но Орвье было не до него. Он шмыгал носом. Он очень старательно шмыгал носом – сначала очень тихо, еле слышно, потом все громче и громче. Потом он начал всхлипывать и поскуливать. У великого аргина глаза так и полезли из орбит, но Орвье резким сердитым жестом заставил его прекратить все и всяческие изъявления чего бы то ни было: мол, не время, потом… и вообще не мешай.
Нипочем бы Орвье не отважился на подобный фортель, будь часовой хоть самую малость постарше и поопытнее. Но с такого свежеиспеченного сухарика, плесенью не траченного, в вине не моченного, станется поверить, будто звук приближается только потому, что становится громче. Поверит, куда он денется. Орвье ли не знать – сам такой.
Часовой и вправду поверил: заозирался, вытянул шею, принялся напряженно вглядываться в лесную тьму, даже меч поудобнее перехватил. Именно этого Орвье и дожидался. Рукоять оружия в руке чудесно успокаивает даже тех, кто владеет им плохо – особенно тех, кто владеет им плохо. Именно эта чудесная, ни на чем не основанная уверенность и помешает ему рубануть со всего страха незнакомого парня, который с рыданиями выломился из леса. Или заорать. Не будь у него меча в руке, часовой беспременно бы его выхватил, да вдобавок с воплями, и полоснуть бы не задумался… но теперь он не боится. Он вооружен. Он справится – он совершенно уверен, что справится… так и зачем же суетиться, железкой размахивать, раз он все едино успеет? Зачем вопить? Храбрые юные воины с мечом в руке не вопят.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});